Нас утро встречает прохладой

Прекрасная песня ностальгических времен.

Любимая песня ныне разъединенных народов.

Но я не об этом. Раннее утро, близкий рассвет красит восток пастельными тонами розовато-сиреневого цвета. Дыхание обозначается легким парком. Тишь, полумрак и отсутствие движения воздуха создают полуфантастическую атмосферу прямо с первых шагов по лесу. Планы очень обширные, но все они сводятся к одному: уйти подальше, и просто отключиться от всех мыслимых и немыслимых источников информации, порожденных цивилизацией. Вперед, туда, где не слышно музыки, не видно фонарей, не  дрожит земля от проезжающих машин и не ощущается запах железа и асфальта. Туда, где тысячелетиями ничего не меняется, где все течет размеренно и неспешно, где мудрость и глупость неразделимы, где есть жизнь, не изуродованная разумом и не приспособленная для удобства человека.

Трудно найти место, где не ступала нога человека. След этой ноги наблюдается очень отчетливо на расстоянии более двух десятков километров от города. С каждым годом все дальше и дальше от города человек следит. Кострища, банки, бутылки, пакеты, железо, мусор, и пеньки, пеньки, пеньки... Хорошо утоптанные и безжизненно оголенные тропы встречаются на каждом шагу, сплетаясь в мертвую без единой травинки паутину, раскинувшуюся между деревьев, кустов, кочек и камней. Человек оставил след. Неизгладимый? Нет, просто постоянно обновляющийся. Человека тянет в лес, вот он и прет в лес, забывая, что это не парк культурного отдыха, где ранним утром проходит пара старушек с метлами и мешками и собирает с дорожек все следы вчерашнего цивилизованного отдыха горожан.

Бегу-бегу... Выбираюсь на спину первой сопки. Отсюда прекрасно просматриваются долина реки до поворота и окраина города. Над городом висит одинокая тучка, такая вся белая и воздушная и подсвеченная снизу первыми лучами выглянувшего из-за сопки солнышка. Белый верх, ярко-розовый низ и общий вид - что-то среднее между воздушной кукурузой и сливочным мороженым. Уже заметно потеплело, и настроение становится более радужным. Впереди спуск и новый подъем, а в распадке ручей. Речка-переплюйка. Глаза привычно шныряют окрест и отмечают увиденное где-то там, где мысли отдельно от сознания. Лысые кустики голубики. Это жадина прошла с гребенкой. Придет домой и будет долго и нудно отделять ягоды от листочков, и окажется, что листочков больше чем ягодок, а ягодки в большинстве своем помятые и раздавленные. "Комбайн" - это гребенка с коробочкой, ею брусничник расчесывают. Если агрегат сотворен по уму, то собирается только крупная ягода, а мелочевка и листочки проскакивают между прутиков расчески. А у жадины даже стебельки брусники не проскальзывают. Брусника - ягодка крепенькая, а голубика, она как кисель. И агрегатом ее собирать - все равно, что сапогами мять. За голубикой знающий человек после первых заморозков с зонтиком идет. Подставляешь зонтик под кустик, берешь за комелек этот кустик и стряхиваешь его в зонтик. Потом проворачиваешь зонт, и все красные и фиолетовые раззолоченные листочки остаются с одной стороны зонта, а ягодки скатываются на другую сторону. Осторожненько ссыпаешь ягодки в ведерочко или коробушку, а листочки лесу возвращаешь. Ягода вся целая, чистая, а если крышкой в лесу сосуд накрывать, то дома и перебирать не придется. Рассыпай по пакетикам - и в морозилку до морозов. А как морозец покрепчает - из морозилки на балкон, и до следующей весны можно не беспокоиться о наличии витаминов в рационе. Компотики, морсики и прочие напитки. Да и так просто прокрутить замороженные ягоды в миксере с сахаром - такой языкопроглотительный джем получается... Мороженое отдыхает.

Вот пенечки от грибочков под кусточком. Толковый грибник собирал. Пеньки ровные, не сломан гриб, не вырван, а аккуратно и ровно срезан. Давненько срезан. Вокруг пенечков уже вылезли новые молоденькие груздята. Жаль оставлять, но зачем брать то, что не пригодится? Пусть торчат. Может, сегодня или завтра кто-то пройдет этой тропкой, увидит уже не эти мелко-красивые грузденятки, а большие, как шляпа Боярского, груздищи. То-то радости будет человеку.

Дальше в лес - меньше тропок. За третьей сопкой долинка и марь. Там тропка уже меж кочек теряется. Сразу и не разберешь, есть она или кажется, а за марью затяжной подъем. Сопки уже повыше, склоны покруче. Сюда праздношатающийся грибник не забредает. Это вотчина охотника, который без колес и любит дома ночевать. Таких любителей немного, потому и тропки такие незатоптанные.

А вот и первый привет от лесных хозяев. На тропе будто малину рассыпали. Малинник километрах в трех, в стороне, тропа там натоптанная, прямо в город тянется. Такие "россыпи" без внимания оставлять не стоит. Обхожу ее по периметру, смотрю следы. Потапыч небольшой, максимум двухлетка. Коготок след на глине оставил, всего сантиметров пять-семь. Взрослый зверь оставил бы подлиннее. Сытый мишка. На малине жирует, набивает брюшко ягодой, даже переваривать не успевает. Малость поварится - и на улицу. А освободившееся место снова ягодками заполняет. Самое ценное из ягодки, оно в мишке остается, а то, что из него выпадает... Ну, в принципе слегка отжатая ягода. Даже запах ягодный сохранила. Мишка пошел по ветру, ветер в ухо, значит, просто пересек тропку и пошел к другому малиннику. Уж он-то знает их все. Все до зимы обойдет. Пару раз подерется, пару раз по шее получит. Молодой совсем. Этому многие навешать могут. Но не пропадет, брусникой да голубикой доберет, благо в этом году ягоды много уродило. Ну, и чудненько. Молодой или нет, а лучше с ним не встречаться. Непредсказуемый зверь. Может уйти, а может и напасть. И хорошо, что в сторону от тропы ушел. Не хотел бы я его догнать, или еще хуже - нос к носу столкнуться. Догони его - подумает, что за ним охотятся, начнет защищаться, а встретит - будет свою территорию от чужака защищать, прогонять со своего участка. Были случаи, что уходил мишка, пугался, а потом, может, ему стыдно становилось... возвращался и шел на ружье, не обращая внимания на шум выстрелов. А уж если ранен, то вообще зверь зверем. Мстительные они. Рассказывали, что в старозатертом году медведица за медвежонка мстила. Ходила вокруг поселка, пряталась, двух баб беременных убила, пока ее нашли. И ведь нападала только на беременных. Вот такие пирожки.

Мысли бродят, ноги топают, глаза смотрят, мозги отдыхают. Ближе к обеду начинаю замечать, что потихоньку напеваю. Что и о чем, не ясно. Просто мугыкаю и чувствую от этого какое-то удовлетворение. И даже не свое, а чье-то постороннее. Мозги отдыхают, значит, шиза лесная накатила. Пусть будет. Но как бы вполглаза или скорее как сквозь сон, начинаю наблюдать за своим... А как это называется? Подсознание, второе я, скрытое сознание, потустороннее мышление? Ну, когда что-то в мозгах крутится, обдумывается, а ты за этим со стороны наблюдаешь и делаешь вид, что тебя нет, что тебя это не касается, чтобы не спугнуть это состояние, чтобы собственные мысли не заглушили, не поломали, не нарушили ход своих-чужих мыслей. Медицинский термин я знаю, эзотерический тоже, а вот как это правильно назвать, не знаю. Да и важно ли это? Обязательно ли знать автора интересной книги, или имя артиста в понравившемся фильме? Нужно ли обязательно вешать ярлык на способность безошибочно ткнуть отверткой в схему, чтобы сработало именно то реле, которое нужно. Опыт? Интуиция? Память? Случайность? Это есть, и ладно. Стоит ли обязательно это чем-то называть? Попахивает дзэн-буддизмом.  И не только...

Углубляюсь в молодой ельник. Солнышко припекает, смола тает и источает аромат. Пахнет новогодними подарками, пахнет маминым тортом "наполеон", который она печет только на дни рождений и к новогоднему столу. Крем - сгущенка, масло и ваниль. Явственно ощущаю запах ванили, но знаю, что ее в этом месте быть не может, не должно, просто невозможно. Нет мамы, нет торта, нет ванили. Просто память подбросила расслабившемуся сознанию косточку, которую он поймал с ловкостью голодной собачонки. Бесконечные тайны мозга. Бесконечные тайны сознания. Мир - это то, что я ощущаю. Он такой, каким я его ощущаю. Значит, раз я ощутил запах ванили, то он действительно присутствовал? Он пришел из далекого давно в непосредственное сейчас, а когда я подумал, что этого быть не может, он вернулся в давнее далёко, обидевшись на мои мысли? И если я сумею себя убедить, что это возможно, то он останется, не убежит... И можно будет нырять в прошлое, будущее, изменять настоящее. А в принципе разве я не меняю свое настоящее прошлым, и будущее настоящим? Нужно просто поверить, что невозможное возможно. Что невозможного в принципе не бывает, и тогда... Я продерусь сквозь эти кусты, а за ними будут деревья. Я вижу эти деревья. Старая, лысая лиственница, рядом с молодой березкой, и запоздало зацветший одуванчик под ней.  Я знаю, что они там, сразу за кустарником. Я его вижу, я его ощущаю, я совершенно уверен...

Наверно, доля сомнения все же есть, поскольку за кустарником поляна, а на ней кроме голубики ничего. Ни лиственницы, ни березки, ни одуванчика... Мнда-с. Не сработало... Ну, ничего. Главное - верить и не терять надежды. Вот совсем с глузду съеду, тогда будет получаться запросто и без предварительной договоренности с сознанием.

А крыша уже привычно едет в обычном направлении. Где-то в глубине сознания слышится веселый хохот с поскрипыванием. Знакомый смешок. Но уловить смысла лопотания сквозь этот смех я не могу. Пока не могу. Видно, еще настроение не настало. Но лешак где-то рядом. Я его чувствую. Не физически ощущаю, а как-то по особенному. Я чувствую, что он где-то рядом. Где-то вокруг меня, и в то же время нигде. Я его чувствую, как чувствовал ту березку с одуванчиком, которых не было.

А я довольно ходко сегодня топаю. Если так дальше пойду, то, возможно, сегодня пораньше буду на месте, у моего заветного камешка. Ну, почему меня так тянет к этому серому валуну? Зачем мне это? Ведь так прекрасно можно обойтись праздным лежанием на диване, чтобы отдохнуть физически. Можно обойтись чтением дюдюктива без смысла и сюжета, чтобы отдохнуть морально. Можно просто поглазеть в монитор, чтобы отключиться от всего и вся. И тем не менее нужно обязательно топтать ноги, спотыкаться по кочкам, продираться сквозь кустарники и перебредать ручьи, добираясь за сорок верст до какого-то булыжника, на котором обязательно нужно посидеть без цели и мыслей.

Была цель, было необходимо выполнить что-то, чего я так и не смог до конца понять. Нужно было соорудить поилку для странной женщины. Я это сделал. Все! Кажется, все исполнено и можно забыть о роднике и камне. Но... почему меня к нему так тянет?

Да потому, что это единственное, что я знаю в этом мире сверхъестественное, к чему я могу прикоснуться. Я скачу по кочкам уже семь с лишним часов без остановки, перекура, еды и только изредка, нагибаюсь к ручьям, чтобы зачерпнуть ладонью студеной воды, сделать глоток и оросить лицо. Ноги гудят, хочется упасть и не двигаться, хочется есть и курить. Но я двигаюсь, бегу, бегу, бегу... Будто от того, добегу я туда сегодня или нет, зависит что-то большое. Нет, не жизнь. Просто что-то изменится, и будет все плохо и неправильно. Я это чувствую, как чувствовал ту самую лысую пихтушку за кустарником, которой не было. Одиннадцать часов. Сорок километров. Море мыслей, море ощущений и удовлетворенность оттого, что уже почти добрался, что есть еще время до того момента, как солнышко окунется за горизонт и небеса погаснут.

В течение получаса меня преследует призрак непонятного звука. Отрывистые низкие ноты разной тональности сливаются в какой-то ритм, ритм в свою очередь вырисовывает мелодию, а мелодия поднимает и опускает ногу. Одну, другую. Левая, правая. Дышится легче, ноги уже мне не подчиняются, они просто идут отдельно от меня. Такое не раз испытывал  в конце марш-броска с полной выкладкой, когда уже не важно, куда бежишь, зачем, сколько уже пройдено и сколько осталось. Ноги бегут сами по себе, тело движется отдельно от сознания, а сознание отключается и бежит отдельно от тела. Сознание осознает, что тело изнывает от усталости, что легкие разрываются и горят, что горло пересохло и першит, что еще немного - и это тело не выдержит и рухнет как старая сосна под напором ветра. И в то же время, сознание не ощущает дискомфорта. Есть жалость к телу, сознание того, что это собственное тело, но и только.

Чем ближе подхожу к камню, тем реальнее становится призрак мелодии. Это уже не призрак, это звук хомуса. Умело извлекаемый, зычный низкий звук, плетущий узор мелодии, очень похожей на припевки полесиков. "Зеленей, матерей, укрепляйся, расширяйся..." - бяум, бяум, бяяяямммм, бум буйя... Что-то очень людно становится в заветном месте. Прошлый раз, когда я здесь был, на камне восседала странная дама без возраста, теперь застаю сидящего на камне как на табуретке пожилого эвенка в черной спецовке и камуфляжной панаме. Свесил ноги босые, ниже пяток валяются кирзовые сапоги и портянки. Глазки закатил и самозабвенно тренькает на своей бренде. Нет никакой охоты здороваться и даже обращать на себя внимание, потому я уже почти на четвереньках поднимаюсь по откосу к своему навесу, сбрасываю с плеч рюкзак и валюсь на землю вниз лицом. Тело обрело покой, но ноги все еще подрагивают в такт мелодии, мышцы не расслабляются, а голова не соображает. Бяум, бяум, бяяяямммм, бум буйя... Несколько минут лежу неподвижно, стараясь восстановить дыхание и расслабить члены. Наконец, когда мне это удается, чувствую такое сказочное облегчение, что описать его практически невозможно. Глубокая релаксация - это слабенький отголосок моего состояния. Последнее "ах" затухающего горного эха.

Это полный улет, как сказал бы один из моих многочисленных знакомых.

Ощущается близкая мощь старого булыжника. Возвращаются силы в количестве достаточном, чтобы сесть и осмотреться. Навес подправлен, кострище еще дымит, на рогульке висит котелок с чем-то душистым, У навеса аккуратно сложены мешок, пакет с палаткой и пластиковая бутыль из-под минеральной воды. Вода местного разлива, значит, человек местный. Палатка тоненькая болоньевая не распакована, значит, пришел недавно. Котелок полон, значит, он тоже голодный, как и я. Но на лежанке под навесом примятые и пролежанные лапы стланника. Значит, он на них уже ночевал. Не хочется показаться невоспитанным, но ужасно хочется есть. А беспокоить мужичка нет желания. Мне бы например, не хотелось, чтобы меня кто-то побеспокоил в тот момент, когда я на камне в отключке сижу.

конецформыначалоформыНе хочется показаться невоспитанным, но ужасно хочется есть. А беспокоить мужичка нет желания. Мне бы, например, не хотелось, чтобы меня кто-то побеспокоил в тот момент, когда я на камне в отключке сижу.

Помнится, я был несколько шокирован, когда в прошлый раз мадам безо всякого стеснения и приглашения у меня из котелка отхлебнула. Не хочу, чтобы у мужичка обо мне неправильное мнение сложилось, потому достаю дежурные сардельки и начинаю их поджаривать над огнем. Сардельки шипят, извиваются как живые... ну не то чтобы как змеи, просто гнутся от жары. Гнутся и источают одуряющий колбасно-копченый запах. Если этот запах мужика не пробудит, значит, он или умер и бренькает по инерции, или у него серьезный насморк. Все ж полдень уже, а у него похлебка нетронутая. Не думаю, что он дома плотно позавтракал, если давно сидит и пришел раньше меня. Скорее всего ночевал он на моем насесте, под навесом.

Сардельки готовы, чай кипит и булькает. Осталось засыпать заварку, набросать травки и можно с огня снять. Если сейчас не прекратит свой сольный концерт, сам свои сардельки съем, а он пусть своей шурпой пробавляется.

Концерт прекратился, как только я первый раз куснул еще не остывшую колбасинку. С легким кряком и тихим шелестом мужичок сполз с валуна и молча стал натягивать свои кирзачи. Лукавые раскосые глаза на несколько плоской физиономии, из-под кустистых бровей вели неспешный обстрел меня, котелка, окрестностей.

- Посидел, однако...

-С посиделками вас.

-Хах! Веселый! Ну, слава святым! А то я думал, что здесь только серьезные и задумчивые бывают. Серафим. А ты сталоть из города бежал, я тебя давно заметил, идти помогал. Давно тут не был. Десять лет как не был, а до того еще десять лет как не был. Раз в десять лет так и прихожу сюда. Первый раз дед привел, второй раз сам, в следующий раз с внуком приду, ему как раз десять стукнет, а мне больше потом сюда дороги не будет... Хорошая халабуда, ветер не продувает почти, дождик не мочит почти, жить можно... почти. Зовут-то как?

Такого словоизвержения я никак от него не ожидал. Такое было впечатление, что представившись между делом, он не ждал ответа и даже не хотел узнать мое имя, а спросил просто так, из вежливости. Потому что положено спросить. Как дань обычаю.

- Володя я. Давно пришел?

- Вчерась, ближе к вечеру.

- А что за песню играл?

- Песню? В общем да... Песню. Только не я играл, это душа пела. Голос души через инструмент выходит. Помогает думать, помогает идти, помогает жить. Ты давно сюда ходишь?

- Да, уже давненько. Да ты не стесняйся, Серафим, подсаживайся, угощайся...

Черный глаз хитро сверкнул из под брежневских бровей.

- Спасибо. Будем обедать или завтракать?

- Можем сразу и поужинать, если охота.

- А зачем так далеко обедать ходишь?

- А ты завтракать - и еще дальше?

- Почем знаешь, что дальше?

- Показалось так.

- Хорошо показалось, правильно. Прошлый раз я сюда две недели шел, в этот раз день ехал, день шел.

По ходу разговора разлили чай по кружкам, остатки слили в термос и фляжку, а похлебку располовинили по котелкам.

- Ты флягу-то для чего с собой принес?

- Отец хворает. Хомус уже не помогает, лекарства не берут. Нужно его из этого родника напоить, тогда еще лет пяток проживет.

- А про родник откуда узнал? Я его только прошлым летом соорудил. Не мог ты его десять лет назад тут видеть.

И снова сверкнул хитрый глаз прищуренный.

- Показалось так. Не мог, конечно. А в следующем году и ты его не увидишь. Кончается он, вышло его время. Так что, если сейчас не запасешься, то потом будет поздно.

- Не буду я запасаться. Не для меня он.

- Почем знаешь?

- Показалось так...

И под похлебку и чай меня будто прорвало. Рассказал и о видениях, и о предназначениях, и о безвременье, и о женщине странной, и о роднике, для нее специально сооруженном. А пожилой эвенк сидел, хлебал, слушал, и то улыбался, то глазом своим раскосым сверкал, то просто головой мотал, но ни разу не перебил и слова не вставил. И только когда я замолчал, он глубокомысленно изрек:

- Логика не всегда логична и логичное не всегда верное. Зажег спичку в своем туалете и считаешь, что всей вселенной свет включил. Давно уже люди заметили, что если чайник включить, то он закипит быстрее. А если семья чай хочет, то кто-то все равно включит. Не ты, так жена, не жена, так дети. И в конце концов он все равно закипит независимо от того, включил ты его или не включил. Попала бы тебе вожжа, заупрямился бы ты, не стал колодец этот долбить, что бы изменилось? Не эта, так другая, не внуку, так внучке, не сказала бы, дак вбила то, что должна была, чтобы это дите, когда вырастет, поступило бы так, а не иначе, и свершилось бы неизбежное, не с этим, так с другим, что привело бы в конце концов к большим делам, ради которых ты свой родник вымутил. А мог бы и наплевать, и ничего бы не изменилось в общем. Мы с тобой такая мелкая величина в общем уравнении вселенной, что нами можно пренебречь. А потому можешь делать что угодно. Вселенная от этого не изменится. Если тебе нравятся аналогии, то пожалуйста. Брось камень с этой стороны озера, дойдет волна до того берега? Только если озеро маленькое или камень очень большой. Но озеро бесконечно, а ты подходящий камень просто не найдешь, а если найдешь, то не притащишь, а притащишь - не поднимешь, чтобы бросить его так, чтобы волны получились.

Долго мы еще говорили и спорили, и соглашались, и не соглашались друг с другом. А уже ближе к вечеру, когда малость подустали от разговоров, он сказал:

-Ты считаешь, что мир устроен по твоему, я считаю, что мир устроен по моему. Тебе нравится делиться своим миром, ты свой мир преподносишь как единственный и считаешь, что другого быть не может. Пришел как-то Саха, шаман знаменитый и сильный, говорит моему деду, "Ты неправильный шаман. Шаман в бубен бьет, песни кричит, духов призывает. Дух услышит шамана, придет, болезнь прогонит, в охоте поможет, детей сильными сделает. А ты на хомусе тренькаешь, только ворон пугаешь, да духов смешишь." Не может шаман Саха понять, что через хомус душа шамана говорит с душой другой. Что можно не выгонять болезнь с помощью духа, а просто попросить ее уйти. Если душа шамана добрая, а шаман сильный, то сможет и болезнь уговорить, и тучи разогнать, и гнус от стада увести, и "хозяина" урезонить. Вот я тебе помогал сюда дойти. Ты прочувствовал?

- По моему ты меня подгонял, а не помогал. Впрочем, силу хомуса я действительно прочувствовал.

- Это потому, что я не шаман. Простой учитель рисования. Наследственность есть, а навыков нет. Инструмент мне дед отковал. Теперь он часть меня самого. Если кому в руки дам его, он обижается и неделю, а то и месяц совсем не звучит. Ничего от него не добьешься, а потом опять поет. Хомус деда, тот только у отца поет теперь, а раньше только деда слушался. Я помру, мой хомус сам выберет, с кем из детей ему остаться, а я выберу, кому
из внуков новый сделать.

- А как выбирать-то будешь?

- Почувствую. Но рано еще. Вот родит жена моего третьего сына через пару месяцев, тогда и посмотрим. А через десять лет приведу его сюда, дам хомус и на камень посажу. Пусть играет внучонок. А мне, значит, уже пора к черному камню.

- Еще и черный есть?

- Есть. И белый есть, и черный. Белый камень, он просто жизнь показывает, серый, вот этот, силу и мудрость дает, а черный исполняет последнее желание.

- И где эти камни?

- В тайге лежат. Далеко друг от друга. Белый на берегу озера, черный - там, где лес кончается, тундра начинается. Очень далеко. Все лето идти нужно.

Тут Серафим как-то встрепенулся, будто ото сна очнулся или лишнего чего-то сказал, и торопливо проговорил:

- И тебе, однако, скоро домой идти нужно. Солнце обманчивое, снег, однако,
ляжет. На неделю ляжет. А мне прямо с утра нужно обратно трогаться. К занятиям нужно подготовиться, на первый звонок не опоздать. Давай-ка еще хворост соберем, а то скоро стемнеет. Ночь холодная будет, но палатку ставить смысла нет. У тебя мешок, у меня мешок. Дождика не будет, а у костра не замерзнем.

С этими словами он легко поднялся и, поскрипывая кирзой, ушел в сумеречный лес. Осталось только последовать его примеру. За сопкой нашел сломанную ветром сухую лиственницу. Ломали и рубили ее на поленья уже при свете костра в присутствии ущербной луны, а потом смотрели в огонь, прихлебывали чай из кружек и говорили, говорили, говорили... Редко встретишь собеседника, с которым приятно говорить обо всем и ни о чем одновременно. Это как мысли на берегу реки. Нет определенной темы, нет напряжения в осмысливании. Есть диалог, а тема меняется по ходу разговора, перескакивает с одного на другое, потом незаметно возвращается к первому, и так без конца и края. Но всему
бывает и конец, и край. Со временем ловлю себя на том, что глаза смыкаются, нить разговора теряется и что мы бормочем уже каждый о своем и отвечаем за собеседника. Хороший день, добрый вечер, ласковая ночь. Пора забираться в мешки и укладываться на мягкие лапы стланника. До чего же яркие осенние звезды в прозрачной глубине безоблачного неба...

Звездный хоровод убаюкивает и успокаивает. Смотришь на бесконечную глубину неба и осознаешь свою... не ничтожность, а мелкость, что ли... И в то же время это не унижает. Ведь не может унижать маятник часов, его размер относительно всего механизма часов. Стоп... а это уже не мои мысли. Это уже моя шиза голосом старого лесовика глаголет.

"Вот каждому хочется быть фигурой на шахматной доске. А как же без пешек, как без клеточек-то обойтись? Если уж довелось быть в игре не ферзем, а клеткой, то нужно быть по крайней мере белой клеткой, потому что черной плохо быть..."

Что к чему? При чем тут шахматы, зачем клетки, какое значение имеет цвет? С этими мыслями я и забываюсь. И сон приснился странный. А какой еще может присниться сон в странном месте?

Что-то было, что - не помню. Запомнился звук. Не то хомус гудит, не то полесики поют: "Спи, спи растение, засыпай. Когда проснешься, будет солнечно и тепло. Жизнь продолжится, а ты будешь снова зеленеть и набираться сил. Спи, семечко. Когда проснешься, прорастешь - станешь деревом или травинкой. Спи до весны, а потом когда проснешься, будет все, как должно быть. У каждого свое предназначение. Тебе предстоит выполнить свое, а пока спи спокойно до весенних солнечных дней.

Слов нет, есть чувство, навеваемое звуком. И словами его высказать очень трудно. Когда в период глубокой медитации звучит "Аве Мария" Бетховена, кажется, что твое естество отрывается от этого мира и устремляется в необозримую высь. Туда, где обитель всех небожителей и Матери Божьей. И видится образ ее, кроткой и сострадательной земной женщины, в светящемся ореоле святости и благодати. И при виде этого нежного и в то же время сильного создания пропадает голос, исчезают мысли, теряется смысл всех насущных проблем, остается то, что Кришнаиты называют "трансцедентальным наслаждением". Хочется только смотреть, созерцать, впитывать в себя образ, греться в лучах ореола и не отводить взгляда. Но музыка заканчивается, тело призывает душу, сознание возвращается, и ты с некоторой грустью, а иногда с раздражением осознаешь, что это был лишь глюк. Глюк, вызванный гениальной музыкой в релаксирующем сознании. Жаль...

Вот и с этой песенкой так. Слов нет, но оформить эту в песенку в слова хоть и трудно, но можно. Можно, особенно во сне, где совершенно другая шкала реального и нереального, возможного и невозможного. Каждый хоть раз в жизни испытывал беспросветную тоску от того, что бежит изо всех сил, а почти не перемещается, и нет возможности убежать от чего-то страшного, и это страшное неизбежно настигнет, и в конце концов, ты или просыпаешься, или просто смиряешься с неизбежным, и это неизбежное и страшное вдруг становится если и не дружественным, то по крайней мере безразличным. Или чувство счастья, ощущение полета. Оттолкнулся от земли, небольшое напряжение всех мышц - и ты паришь... Ты счастлив, ты в родной среде, ты невесом и свободен, и просыпаться нет ни малейшего желания. Трудно описать чувства, особенно если они идут вразрез с реальностью, но при желании можно. Так и с этой песенкой без слов. Одни чувства. Есть смысл, но нет слов. И любые слова, которыми хочешь их выразить, это не те слова, которые нужны. А тех, которые нужны, просто в природе не существует, и приходится или придумывать новые, или жонглировать старыми, всем известными, затасканными и ничего не выражающими. В музыке всего семь нот. Но музыкальной фразой гений может вырвать душу и бросить ее в необозримые дали небесных сфер. Слов гораздо больше, но нет гения, который может так же, словесной фразой, обойтись с моей душой. Да, есть еще стихи, музыка слов. Но это слабое подобие музыки, ибо фраза состоит из слов, а слово изреченное - ложь есть. Не потому, что оно говорит неправду, а потому, что не может передать чувства, передать эмоции, как музыкальная фраза.

"Аве Мария! Доминус падрэ оферэй..." - Не нужно быть лингвистом, чтобы перевести. Не перевести, прочувствовать. Святая Мария! Заступница наша перед Богом-отцом... Чистый детский голос в сочетании с прекрасной музыкой, делает понятными слова. Так и с песенкой полесиков. Не нужно знать язык, разбирать слова, чтобы понять о чем песенка.

Возможно, такая же история и со словами лешего? Ведь слова его в большинстве своем те, что постоянно вертятся на языке, и ни единого раза я от него не слышал непонятного или незнакомого слова. Приходит мысль-эмоция и уже у меня в голове оформляется в слова (мои слова) и фразы (мои фразы)...

Нерюнгри август 2005г.