Вот и оторвался я от цивилизации.

---- Апрель ----

Смешно до слез... Смеюсь я горькими слезами.

Это примерно как полгода ждешь свидания с любимой женщиной, а она в назначенный час просто не пришла. Позвонила и сказала, что будет позже, ближе к осени.

Стоит ли говорить, как я дожидался погоды нормальной, ветра попутного и прочих оказий. Дождался. Открытие охотничьего сезона. Народ гудит, собирается, ружья готовит, заряды закупает, водку затаривает, шашлыки маринует. Кажется, все срастается: и выходные, и погода, и настроение. Падаю на хвост охотникам, которые пехом ходить не любят. На вездеходе пообещали до озера подкинуть, а там до моих любимых мест уже и рукой подать не в тягость. Болотники на чуни, мешок за спину и  вперрррред, к светлому завтра, отдыху и копилке впечатлений. Однако...

До места, куда обещано было, меня доставили на вездеходе. Почти с комфортом, по просекам и лыжным следам, с зимы не растаявшим. Там мужики сразу за дела принялись: дровишки готовить, мангал ставить, водку в проруби топить... В общем, как положено на охоте. Озеро еще лед с себя не сбросило. Только в местах, где родники под водой, там проталинки небольшие, да где ручей от ключей впадает, малость у берега водица плещется. Красивая водица, слегка рябью голубизну неба отраженную портит. Студеная водица, прозрачная и свежая, как сама свежесть.

Решил я сначала по ручью до ключей добраться. Прошел по бережку до того места, где лес на сопки карабкается, и все... нет дальше пути. Заметы подтаявшие - хоть лыжи одевай. По такому талому, водой пропитанному, и глубокому снегу не шибко разбежишься. Пришлось развернуть оглобли на 180. Перебрался через ручей и по склону, хорошо оттаявшему, скользкому да глинистому, карабкаться стал. Тут главное - на гребень выбраться, а по гребню можно довольно далеко продвинуться. Там уже и подсохнуть может, солнышко-то высоко, да так по весеннему припекает... С грехом пополам, скользя и съезжая где на двух, где на четырех, а где и на пяти опорных точках, выбрался на гребень. Красотища... Под кустами да деревьями снег в колено, а где просвет меж деревьями, куда солнышко добралось уже, там почти весна. Еще денек-другой, глядишь - и зелень проклюнется, из-под мха букашки повылазят. Пролез по гребню до северного склона и ... пришлось назад поворачивать. Непроходимо из-за снега. Вышел к озеру. Мужики на той стороне уже костром чадят, дух шашлычный по озеру стелется. А я решил по мари в обход сопки пройти. До мари добрел, сунулся было по тропке, а она залита. Где по колено водица стоит, а где и поболе. Брел, пока не качнулся, за что-то сапогом зацепившись. Хлебнул болотник мой водицы через верх, и сразу почему-то домой захотелось... Опять повернул. Добрался до сухого, вылил воду, выжал чуню да носок, сапог изнутри протер и к костру двинул. Знать, не судьба в этот раз природой напитаться.

Мужики встретили уже веселые, быстренько меня стакашкой для сугреву попотчевали, позволили у костра малость просохнуть да шашлыком побаловаться. Долго обсуждали и подсмеивались над незадачливым "турыстом". Говорят: "Был бы ты охотником, ползком и вплавь до нужного места добрался бы, а так... Ну что в тайге без ружья делать?" И тут только вспомнили, что за весь день еще никто ни разу не выстрелил. Быстренько собрали банки, бутылки, выстроили в рядок под склоном и давай палить все хором, чтобы потом можно было поспорить, кто попал, а кто промазал. Если по очереди стрелять, то спора не получится. После канонады у кого-то осталось еще пара патронов, и половина банок уцелела. Вот и я под общее улюлюканье пару раз пальнул. Громко получилось...

Потом мужики пошли водку допивать, а я отказался. Поодаль на бревнышко влажное присел да и задумался на тему, что такое не везет и как с ним бороться. Ведь следующая вылазка по всей видимости только в конце августа наклюнется, когда из отпуска вернусь. А может, если повезет, еще до отпуска разок прорвусь... Первого мая синоптики засуху обещали... а второго, может, опять снег пойдет... Ай, лучше не загадывать.

----- Май -----

Правильно делал, что не загадывал. Томился бы ожиданием, как наложница в гареме, да дни и часы до намеченного дня считал, пока бы наконец-то все не срослось: и погода, и отгулы, и настроение, и желание на булыжнике любимом посидеть, и все остальное.

Вот и оторвался я от цивилизации. Лепота... В четыре утра уже солнышко из-за сопок лучики протягивает. Знать, лето скоро. Воздух еще студеный с ночи, но уже не тот, что дыхание сбивает, горло пережимает. Просто стылый, не морозный. За городом, где лес начинается, там и запахи начинаются. Не очень чтобы разнообразные, но уже чувствуется, что зиме конец пришел и возврата ей нет. Может, еще и снежок выпадет, но морозов уже не будет. Чем пахнет? Да, в общем, не особо разнообразно. Снегом талым, почками да смолой сосновой маленько; прелью чуточку да ветерком влажным. Хорошо... Идти легко. Где подсохло, где подмерзло. По крайней мере, не нужно снег ногами разбивать, да за ветки сапогами цепляться, ходко и быстро получается. Хряп-хряп, по подмерзшим лужицам, и солнышко над пихтами да елками уже вовсю развернулось. Сколько глаз видит - нет ни облачка. По распадкам еще снежок лежит, темный да плотный, а сами сопки уже совсем разделись, сбросили зимнее покрывало, подставили солнышку бока и ждут, когда на них летняя одежка заколосится. Прошлогодние молодые побеги брусники под снегом пересидели, малость потемнели, но цвета своего зеленого не потеряли. А на старых потемневших стебельках нет-нет да и блеснет кровавой капелькой, а то и россыпью, ягода прошлогодняя.  Вкус списфисский, как говаривал Райкин. Не знаю, есть ли в этих ягодах хоть один витамин пропащий, но кислота в нем сохранилась, да и сахар, видно, тоже. Забросил на язык пару крупненьких брусничин, а они как мороженое. Внутри еще твердые, ледяные. Челюсть свело, а приятно... Чувствуется, что в лесу, а не на балконе ягоду нашел.

На пихте, на самом солнцепеке, тоже свежая зелень проклюнулась. Еще не иголки, так, веничек маленький-зелененький торчит на кончике ветки. Пахнет свежестью хвойной, и на вкус терпкий и кислый. Люблю такие вещи во рту мусолить. Терпкость терпимая, не такая как у зрелой хвои, язык не вяжет, и кислинка как у виноградного усика. Бегу, жую, радуюсь жизни. На верхушке затяжной сопки, первоцвет из-подо мха носик высунул. Привет, как зимовалось? Молчит. Пыжится-тужится, на свободу рвется. Не до разговоров ему, ростом занят. Над головой стайка проквакала, им тоже не до "поговорить". Самый упитанный птиц, который в голове стайки, меня заметил, в сторону шарахнулся. Не пугайся, я без ружья. К озерам полетели, может, там и остановятся, а может, и дальше полетят. Молодцы. Хорошее время для перелета выбрали. Вот завтра или послезавтра на озера лучше не соваться. Охотники если и не перестреляют, то отдохнуть и покормиться точно не дадут. Будут палить из своих берданок, чтоб им пусто было! А может, и пролетят мимо озер. Еще только полдень, не уставшие, легко летят, как пух при попутном ветре.

Топать по кочкам несколько часов кряду, когда все внимание под ногами скучивается, кому угодно скучно станет. Вот эта самая скука и отпускает тормоза, которые мозги в узде держат. Начинают всякие голоса мерещиться, будто в голове не один я мысли мыслю, а толпа на разные голоса разговаривает. Прямо как приемник без детектора: все станции одновременно. Тут тебе и музыка, и разговоры, и новости лесные. Обычно выбираю что-то одно и слушаю, слушаю… иногда даже поговорить с вымышленным голосом получается. Этакий диалог в одиночестве. Может, и глупо, но время скоротать помогает. Самый словоохотливый и интересный как собеседник - скрипучий распевный старческий голос, который себя лесовиком называет. Обороты речи у него свои, а вот слова все мои. Особенно смешно, когда он на трудном слове спотыкается, коверкать его начинает, или по слогам произносит. Будто и не я это думаю. Иногда ворчит на меня, иногда путь указывает, на грибные да ягодные места выводит. Но больше поговорить любит или мои песенки послушать. А песенки мои, как у акына: что вижу то пою, только не в голос и без дутара.  Ну, а рассказы старика не лишены смысла иногда бывают.

Попробую что-то из его рассказов вспомнить.

Давно это было, еще до меня, когда тут деревья диковинные торчали да слоны мохнатые гуляли, а приглядывал за ними еще и не человек почти. Мохнатым звался. Это он слонов заставил шерстью зарасти, чтобы теплее зимой было. Трудно ему было без полесиков лес растить, без веснянок всходы поднимать, потому молодняка в тех лесах было мало, но зелени было больше, потому как все росло ввысь, а там разрасталось метелками. Слоны эти высоченные метелки валили и что сами жевали, а что оставалось, то тогдашние олени да коровы обгладывали. Где теперь люди землю роют, там болото было, топь бездонная да зеленая. Всегда оно там было, еще до слонов и до Мохнатого. И в этом болоте жила старая кикимора. Такая старая, что и Мохнатый ее старой считал, хоть старше его во всех здешних лесах и придумать-то некого. Так вот, кикимора эта, она совсем другой была, не нашего, не людского племени. Из тех, кто жил до того, как жизнь на земле началась. Длинная, белая, с лицом как у белки и пушистая вся, будто в одуванчиках после смолистого ельника спала. И много она разных разностей знала, многому Мохнатого научила, а Мохнатый потом эту науку человеку передал, который после него лесовиком был, а тот уже мне. Как лесовиком стал? Да это и не интересно. Лес шибко любил. Когда мишка с моей кобылой поссорился, я на пенек острый свалился. Пришли меня родичи с собой звать, не пошел я с ними. Шибко на мишку осерчал, сказал, что пока его не накажу, никуда не пойду. Приходили они на девятый день, на сороковый, потом еще разок-другой, все звали… А я все медведя по лесу гонял, покоя ему не давал. Молодой был, глупый… все гонял, гонял, пока мишка от голода и страха не исдох совсем. Вот тут меня хитрый предшественник и взнуздал. Говорит, глупый, но молодой. Ума наберешься, лесовиком станешь, а пока ходи следом да учись всему. Умел мишку со свету сжить, учись теперь его род поддерживать. Последний это был Зубатый Медведь, теперь будешь мелких растить, бурых. В общем, справедливо. Но это я теперь так думаю, а тогда обиделся, даже уйти от него пытался, да он мне все тропки запутал так, что я, куда бы ни двинулся, всегда к его логову возвращался. Уходил, возвращался, слушал, забывал, опять уходил… Уходил до тех пор, пока он мне весь лес не показал, каким он был, каким стал, каким будет, если останусь, и каким будет – если уйду. Любил я лес… вот и остался. Стал прислушиваться к тому, что он каждой травинке по весне нашептывает, что каждой поросли внушает. Как двигает лес все дальше, вслед льдам уходящим. Лед ушел, лес пришел, лес пришел, и люди в лес пришли. Веселее стало, полесики в помощь приблуждаться начали, из тех кто в лесу потерялся, да так и не нашелся. Уж не знаю, почему так случается, что и стар и млад, если в лесу остается, то дитем несмышленым становится через пару весен. Я-то не стал? Весну за весной учил меня старый, а однажды после зимы я его просто не нашел. Куда делся…  Может, просто рассказал все, что сам знал, да и шагнул в свет поглубже, вслед за каким шаманом добрым? Не знаю. Ничего он мне про это не сказывал. Выспрашивал я его, куда Мохнатый делся, да он все шуточками, да прибауточками в сторону от ответа уходил. Хитрющий был. Знал, чем меня с толку сбить, чтобы разговор переменить. Что-то про зверье скажет, про новое, а я уже и ухи развешиваю. На ту пору мелкие да полосатые появились. Теперь их почти не осталось, десятка три-четыре наберется от горы и до океяну. Может, еще в горах несколько прячется, но там им не выжить, там лесу почти нет, и мне за ними приглядеть не с руки. Ай, приглядывай, не приглядывай… придет сволочь с дробовиком, пальнет - и поминай как звали. Интересный вы народ. Чем меньше полосатых, тем сверепее за ними гон идет. Те, кто их охранять назначен, их же и изничтожает. Вона, старушке ошейник с пищалкой одели, так она сразу и преставилась, не перенесла старая переживаний душевных. Хорошо, что нас с полесиками видать только немногим из вас, а то и мы бы с ошейниками ходили, если не вымерли бы. А все жадность ваша. Когда я еще по земле ходил, да и потом долгонько еще, зверя били только чтобы поесть да одеться, а лес валили, чтобы погреться да на постройки. А теперь? Не успеваем мы лес растить, вы быстрее нас с ним расправляетесь. Режете железками, валите железками, носите железками, а что не нужно – то просто жжете. Ну свалите и сожжете все, что делать станете? Чем дышать будете? Что жевать? Что одевать? Ведь на лесах вся жизнь ваша держится. Вы этого еще не понимаете. А когда поймете, не поздно ли будет? Жадность ни зверя, ни человека до добра еще не доводила. Вон, слышь? Голосистый карапуз елку из шишки поднимает. Совсем недавно пришел от гор на местну речку золото мыть. Пожадничал, вовремя не ушел, так в лесу и сгинул. И песок его теперь никому не нужный, под мхом лежит, рассыпался. Долгонько он над тем песком сидел, все уйти от него не мог, пока полесиком не стал. А теперь ему тот песок и задаром не надобен. Знай себе над шишками причитает, чтоб прорастали да поднимались елки да пихтушки. А я уже ветхим стал, не те силы, трудно поросль поднимать. Пора и себе замену готовить. Вот ты, лес любишь, ты подойдешь. Чего "нет"? Вот сейчас заведу в дебри, да мишку к тебе подошлю на ужин…

Да, в самом деле нет. Не останешься ведь… Любишь лес, но не до той степени, когда за него готов отдать все. И не держит тебя здесь ничего, как голосистого золотой песок держал. Ты любишь жизнь, потому уйдешь из нее без сожаленья и насовсем.

Непонятная последняя фраза мне уже несколько лет не дает покоя. Видно я еще многого не знаю, раз для меня она звучит непонятно.

Скорей, скорей до места добраться. Сорок верст по сопкам без дороги - это что сотня по дороге. Видно, сегодня не добраться, так что придется малость скосить. Тут недалече должна быть избушка-шалашка, от нее часов пять-шесть ходу до моего камешка заветного. Главное - марь стороной обойти. Дождик давно прошел, таянье тоже на исходе, но водицы на марях еще много может быть. Ручьи еще не все лед сбросили, кое-где ветками да льдом запруженные, так что лучше поостеречься, обойти марь по сопке.

Набрел на симпатичный ельничек. Елочки молоденькие на лысине погарной. Лет по пять елочкам. Видно, сразу после пожаров проклюнулись. Старые стволы уже сопрели почти, ветки все сбросили, мхом поросли, но посидеть на таком бревнышке одно удовольствие, тем более после хорошей пробежки по пересеченной местности. А присесть уже пора... Засиделся за зиму, не привыкли еще ноги к быстрой ходьбе. Постоянно приходится им напоминать - "шире ногу на тропинке, без тропинки - шире шаг". Сидеть особо некогда, потому быстренько глотается горсточка изюма с кусочком хлеба, запивается глотком еще теплого кофе из термоса, и снова ноги в сапоги. Время не ждет.

Ах,  ручеечек-ручеек... Кто же знал, что дно каменистое таким скользким окажется. Вся нижняя часть торса - до ремня - в воде побывала. Что-то мне последнее время везет на "утопление". В прошлый раз на мари в сапоги ледяной водицы зачерпнул, в этот раз вообще на пятую точку плюхнулся... Старею? Ноги не держат? Быстренько воду вылить, все отжать и дальше. Где бегом, где рысью. Хек-хек-хек... Дохекал до шалаша. Видно, кто-то совсем недавно тут был. Шалашик подлатали, свежим лапником прикрыли, и внутри не гнилушки прошлогодние. Кострище еще свежее, после дождей горело. Дровишек малость в поленнице - как раз, чтобы быстренько просушиться у костерка, за хворостом не бегая.

Костерок потрескивает, штанишки да чуньки коптятся, на веточке развешанные, сапоги на камушках мордой к костру стоят, тоже сушатся.  На костре сосиска шипит, на сучок надетая. Моя дежурная сосиска... Не знаю почему, но если у костра свежезапеченную сосиску не схрумкаю, чего-то не хватает. Традиция, наверно? А я в спальнике, завернутый до пояса, и смотрю, как сучки прогорают. А ведь нужно еще хвороста собрать. После десяти стемнеет мгновенно, тогда не до дров будет. Но одежка еще не просохла, а с голым задом неохота по лесу слоняться, хоть комаров еще и нет. Прохладно еще, не лето чай. Потому приходится облачать себя в еще сырые, но очень горячие предметы туалета и браться за топорик. Поодаль нашел сухую пихтушку, хряпнул пару раз по комлю топором, она и свалилась. Не то чтобы совсем сухая, но гореть будет за милую душу. Хвать ее за корешок и попыхтел к кострищу. Там ветки поотшибал да в костерок забросил. Жару от веток не много, но горят больно красиво: с шипением, искрами, огненными фонтанчиками и густыми клубами белого дыма. Быстро как мог, где порубил, где поломал деревяку, и бегом снова бельишко на просушку. Еще часок - и одежка просохла, перестал от нее парок подниматься, да и смеркаться собралось. Только и успел, что свою плащ-палатку внутри шалаша развесить, шатер в шалаше устроить. Лапник - он на случай дождика никакой защиты не даст, разве что от ветра укрытие. Да и холодать стало к ночи ближе. А шатер мой ветерку не даст мое личное тепло из шалашика выдувать. Все теплее... Забросал еще дровишков потолще в костерок и спать наладился. Часочка три-четыре вздремнуть можно. Тихо вокруг. Никто не ворчит, нигде не гудит, только полешки в комельке потрескивают, да где-то недалеко ручей водицей поплюхивает. Тепло, уютно и покойно. Умаялся за день, ножки мои старые совсем бегать разучились. Гудят, как телеграфные столбы, да и плечи сводит. Тоже от вещмешка отвыкли. Все... спать!!! Звезды завтра рассматривать будем.

 … Сон – не сон, но голос слышал.

"Умаялся, топотун? Ну, спи, отдыхай. Я тут рядом, посторожу пока, чтобы мелюзга не теребила, да девки не насмешничали."

Узнаю скрипучий, слегка распевный голос своего старого приятеля, лесовика. Значит, шиза лесная вернулась, сказка начинается.

"Вот бегаешь без толку по лесу, нет бы делом заняться. Знаю… От дел отдохнуть пришел. А дела ли это – то, чем ты занимаешься, когда делом занят? На что оно тебе? Положено? А кем, зачем, для чего и куда положено? Не ясно. А в лесу все ясно. В лесу жизнь. В лесу все це-ле-со-образно. Вооо…

Спи, спи… не ворочайся. Елку раздел, чтоб мягче спать было. Нет бы прямо на ветки стланниковые где прилечь, так нет, комфорт ему подавай. Привыкли в каменных коробках, чтоб над головой не небо, а камень, а по сторонам не ветки, а булыжники, а под зад не пенек, а что помягче. Вот от того и страдаете всякими болячками, нервами да жиром. Жили бы в лесу, как нормальные, да вели себя в нем как дома, а не как в лесу, все бы здоровы были и не грызли друг дружку поедом по поводу и без повода. Все бы спокойные жили и долго не умирали. И лес бы жил и разрастался. А вы… все бы вам рубить, а что не рубится, то сжечь норовите. Обидно. Ведь из лесу вышли… Не, правильно, вышли из океяну - и прямо в лес, так что лес у вас второй дом. Только вот что я морокую. Когда из океяну вышли в лес, океян сразу сушить да гадить не стали ведь… А из лесу вышли и ошалели будто. Зачем же мосты-то жечь? А вдруг вернуться придется? А по тому, как вы живете, без очков видать, что рано или поздно в лес придется вернуться. Только вот будет ли куда? Ну ты спи, спи… Я тут недалече буду. А завтра малехо провожу. Только вот до круга твоего мне пути нет. Да и никому из наших, лесных ходу туда нету. Нечисть мы лесная. А вы значит не нечисть, вам можно. Обидно как-то…

Пробовал в белку забраться, да в круг в ней и войти, так она, шельма, проскочила, а я застрял и ни туда, ни обратно. Шалопаи полесики веткой меня потом выковыряли.

Мне, может, тоже спасу нет, как туда хочется, а круг не пускает. Почему? Нету ответу. Ладно, спи себе..."

       Вот и рассвело. Небо черное посерело, парок от дыхания хорошо просматривается. Костерок еле тлеет. Холодно однако… Видно, не до конца еще мои чуньки просохли, раз проснулся оттого, что левое копыто пальцы отморозило. Да и так не слишком жарко, дрожь пробивает, мурашки по шкуре. Так много не наспишь. Но, как и ожидал, четыре часа сну отдал. Это вот мое состояние, наверно, можно с уверенностью назвать «помятой бодростью». Помятый, но бодрый, раздуваю свой костерок, ставлю котелок, завариваю чаек. Отсыревший хлеб, подмокшая заварка, что еще турысту для счастья нужно? Разве что сигаретку сухонькую… Но и они малость подсырели. Тянутся плохо, пожелтели, бедные, порасклеились. Чай горячий тепло организму вернул, и сразу жить захотелось, мысли темные о собственной разумности ушли куда-то, а там уж и солнышко поднялось над лесом. Совсем весело стало. Собрал оставшиеся дровишки в поленницу, залил свой костерок и вразвалочку потюхал к месту заветному. Почему вразвалочку? Да потому, что иначе мои ноги пока идти не хотят. Каждый шаг как подвиг: икры выворачивает, ляжки сводит, хвост отваливается. Но это ненадолго. Через часок вхожу в ритм, начинаю окружающее осознавать, еще через час забываю муки первых шагов, начинаю по сторонам оглядываться, а еще часа через три прихожу в намеченное место.

Валун мой на месте, навес весь кустами зарос. Не видно, где лежанка, где потолок. Сам навес набок съехал, столбик покосился. То ль кусты его сдвинули, то ль ветром сдуло. Но это все потом. Сначала нужно малость подкрепиться, потом все поправить. Горсточка изюма, пара хлебцов, остатки чая из термоса, и я вполне пригоден к дальнейшим действиям. Я ношусь, и со мной вместе, вернее, мной носится лапник, хворост и жерди. Навес помаленьку восстанавливается и к вечеру приобретает довольно приличный вид. Снова развешивается плащ-палатка под навесом - как палатка. Спать на приподнятом над землей насесте куда теплее, чем на сырой земле, пусть даже прикрытой ветками.

Пока кипятится вода с бич-пакетом, забираюсь на валун. Сколько я мечтал об этом торжественном моменте! Сапоги летят в сторону навеса, спальник сворачивается вчетверо, я готовлю себя к таинству. Все посторонние мысли разгоняю, настроение себе создаю соответствующее, прислушиваюсь к ощущениям. Присаживаюсь, закрываю глаза, краем глаза успеваю заметить, что вода кипит, а костер прогорел почти. Мои руки и ноги расслабляются, истомное чувство расслабленности медленно поднимается от ступней по ногам к животу, расслабляется живот, грудь, спина, шея, лицо, плечи, руки, пальцы рук. Мои руки и ноги теплеют и наливаются свинцовой тяжестью, веки тяжелеют и постепенно опускаются. Руки и ноги теплые, тяжелые, глаза закрылись, я ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не ощущаю. Я растворяюсь в окружающем мире. То место, где находится моя макушка, открывается, как люк, как шлюз, как дверь в космос, и через эту дверь в меня вливается живительный поток бодрости, радости и жизнелюбия. Я как сосуд наполняюсь этой энергией. Она как вязкое, светящееся золотой голубизной масло заполняет мои ноги, туловище, перетекает в руки, и... наконец заполняет мою голову до самой макушки, вытесняя из моего тела что-то такое же вязкое, но черное, как смола. Я смотрю на себя немного со стороны и сверху, и вижу, что мое тело полностью заполнено светом и избыток его стекает, смывая эту черноту на камень, на котором расслаблено восседает то, что называется «Я», а затем с камня чернота смывается в землю и исчезает где-то в глубине. А внутри тела светлая масса бурлит и уплотняется в шары - первый шар над головой, последний внизу живота. Я знаю, это чакры. Сейчас они наполнены энергией до предела. Блаженное состояние, чувство полета. Ощущение невесомости и всемогущества, восторг полной свободы и отсутствие всяких мыслей. Только это ощущение и никаких других. И в то же время я прекрасно знаю, что я сижу на камне, что складка спальника надавила мне ногу, что тело уже голодно, но все это меня не волнует. Я наслаждаюсь парением и свободой от ВСЕГО.

 Меня ничто не тревожит. Именно это и можно назвать счастьем, отсутствие какой бы то ни было тревоги. Я ничего не хочу. Отсутствие желаний, оказывается, тоже счастье.  Я смотрю на окружающее, не проявляя интереса. Мне не любопытно то, что в столбе сияния лежит камень, на котором медитирует «Я», не интересно, что под камнем из глубины выходит родник, но у поверхности уходит в сторону от камня, и, почти доходя до корней травы, снова уходит в глубину, под пласт песчаника, а потом скрывается где-то в мари внизу, в долине меж двух длинных сопок. Я вижу, что в этой долине когда-то протекала река, но потом она ушла, и озера - это продолжение реки, самые глубокие ее места. Там был водопад. Я вижу базальт под дном реки, покрытый округлыми валунами и засыпанный мелкой галькой, которая прячется под наслоениями глины, перегноя, песка. Все скрыто от глаз кочковатым мхом и мелкими кустиками  Я вижу спящих под корнями личинок, я вижу бурундуков глубоко в дуплах, я вижу, птиц которых здесь не может быть. Я вижу прошлое, будущее, настоящее и вижу возможное - это то настоящее и будущее, которое, возможно, при определенном стечении обстоятельств станет реальным настоящим и прошлым. Я вижу все, всегда и везде. Для меня не существует понятия реальности, времени и пространства. Я вижу себя, весь свой жизненный путь одновременно от рождения и до конца, но мне это все неинтересно, а что неинтересно, то быстро забудется. И это замечательно.

Солнышко катится к горизонту, и меня притягивает мое тело. Мои руки тяжелые, ноги затекли, уши замерзли… Я осознаю себя и пытаюсь вспомнить то состояние безотчетного счастья, которое меня уже покинуло. Костер совсем погас, котелок давно не кипит, солнышко низко и готово нырнуть за хребет. Распрямляю затекшие ноги и сползаю с валуна. Ноги как кочережки, будто не мои, и несут они меня в сторону сапог и к костру. Все, праздник души закончен, начинается проза жизни. Несколько корешков от вывороченных ветром лиственниц возвращают жизнь костру. Эти корешки будут долго и медленно гореть, почти всю ночь. Свой супец ем уже при причудливом мерцании света костра. Есть не хочется. Когда посидишь на камне, всегда потом есть долго не хочется, но нужно…

 Как быстро прошел день, как резко упало солнце за хребет, как мало времени понадобилось звездам, чтобы высыпать крупинками сахара на темную синеву безоблачного неба, слегка подернутого дымкой лесных испарений. И как мало нужно человеку, чтобы снова ощутить себя живым и достойным жить.

Взгляд устремлен в зенит, мысли ползают в голове как призраки. Мыслей нет, есть только тени мыслей. Спроси меня кто-либо: «О чем задумался?» - и я не смогу ответить. Не потому, что я не думаю, а просто думаю я сейчас не так, как обычно. Неосознанно. Не словами и образами, а на каком-то другом уровне. О чем? А кто его знает… Скорее всего о том, что ни понять, ни осознать никто не способен, даже я сам. Это просто мысли. Просто… нет таких слов в лексиконе человеческом, чтобы сказать, о чем они. Это другой уровень. Это отдельно от жизни, смысла жизни, цели жизни и прочего, что связано с жизнью. Это мысли о вечной истине, которую осознать невозможно. К ней можно прикоснуться, ухватить краешек, отщипнуть кусочек, но не осознать ее всю полностью никому и никогда. Страшна и прекрасна она. Прикоснулся – ошизинел. Ухватил краешек – пророк. Отщипнул – мессия. Приобщился – бог. Постиг… кто там выше всех богов? И этого нам понять не дано. Для нас Бог - это чердак здания мироздания, творец-экпериментатор, ыыше никого быть не может. И пусть так и остается.

 Размышления без мыслей плавно переходят в сон без сновидений. Сон вполглаза, сон вполуха, сон вполсна. Сквозь сон слышно, как потрескивают корешки в костре, как шевелится под спальником ветка стланника, как шуршит крыльями ночная птица вдалеке, как плещется вода в ручье, как шепчутся о чем-то звезды в небе. Сквозь сон слышно, как с легким шелестом колышется клеенка моей импровизированной палатки под легким прикосновением ветерка, как вздыхают еще не проснувшиеся от зимнего сна деревья в лесу да где-то вдалеке радостно и звонко поют песенки полесики. В общем, абсолютная тишина вызывает в полуспящем мозгу галлюцинации, иногда очень даже навязчивые. Все поет, голосит лесная нечисть. Слов не разобрать, а заснуть, отрубиться невозможно. И мотивчик замысловатый, не запомнить. Только по весне такой услышать можно, летом у них совсем другие песни. Там «расти да матерей» явственно прослушивается, а тут, «прорастай» как будто… Да и не песня это, скорее заклинание ведическое, или мантра… Далеко, не разобрать…

       Вот так, то ли спал, то ли грезил, пока солнышко в глаз лучом не ткнуло. Остатки супа да утренний чай с хлебцом. А хлеб, который у костерка подсыревший сушился, напрочь высох, даже крошек не осталось. Видно, кто-то из местных в гости приходил, а я и не слышал. По всей видимости, страшный зверь бурундук на рассвете завтракал. Вон довольная мордашка между веток сосновых носиком подергивает. Смеется. «Ну, на здоровье, полосатый». Исчез. Даже не поблагодарил. Собираю свои вещички, пакую мешок и последний раз на камешек забираюсь. Нет, не медитировать. Просто хочется его еще раз ощутить. Большой, крепкий, сильный и мудрый. Сколько мудрости он в себе накопил с тех пор, как его на это место судьба забросила. Сколько энергии в него впиталось. А ведь не поделится, ни мудростью, ни силой своей. Камень он и есть камень. А этот еще и равнодушный. А может мудрый до равнодушия… Ведь по деревьям заметил давно. Чем старше дерево, тем молчаливей. Молодая березка, лопочет глупости как ручей на перекате, не переслушать, а кедр старый лишнего слова не проронит. Весь в думах. Сто раз спросишь, пока ему формулировка понравится, и ответит одним словом, пойми, что он этим словом сказать хотел.

Пора, пора, труба зовет. Теперь бодренько до реки и там по набитой тропе к городу. Нужно успеть до темноты в город вернуться.

До города еще километров двадцать было, когда меня охотники на вездеходе нагнали. У них несчастье, кто-то ногу повредил, пришлось срочно его в город с озер везти. Ну, а мне везение, не придется через ручьи перебираться, марь обходить. Теперь я их побаиваюсь, особенно тех, у которых дно каменистое, да скользкое или кустики под водой прячутся.

А везение ли это? Почему я вышел именно к этой тропе и именно в это время? Ведь мог пройти по более удобной и короткой, сверни чуть раньше, отдохнуть где-то лишнюю минутку. О чем я думал, когда пропустил поворот? В том все и дело, что я не думал. Меня вело не сознание, а то, что охотники называют чутьем. Я бессознательно, но целенаправленно шел к этому случайному везению.

С ногой ничего страшного, обычный вывих, но пусть им займется специалист. Пусть вправляет. Я больше такими делами не занимаюсь. Да и нужды в моей помощи особой нет. Ведь все равно в город едут. А вот боль унять - дело другое. Незаметно собираю на ладони шарик из тепла и сострадания и отправляю его мысленно к распухшей щиколотке. Реакции не видно, но через минуту-другую бедолага уже не морщится на каждой кочке. На въезде в город и распрощались. Они вездеход обратно в просеку отправили, до гаража окольными путями добираться, сами такси отловили да в «скорую» поехали, а я не спеша домой побрел. Много времени сэкономил и НЗ в придачу, шоколадку дежурную. Пехом бы еще часов пять пер. Дома ванна с пихтовым настоем, крепкий черный кофе, добрый обед и немного скрипа от моей старушки. Но он меня больше не раздражает. Я ОТДОХНУЛ. Теперь нужно дождаться, когда отпрыск от клавы оторвется и быстренько набить отчет про свои оччучения, пока все в памяти свежо.  Чем и занят… Экономия - залог благополучия. Поменял шоколадку сэкономленную, на место за компом. Вот такие товарно-клавишные, морально-экономические отношения с потомками…

Апрель-май 2004г (Нерюнгри)